Алексеевский ставропигиальный женский монастырь

Москва, 2-й Красносельский пер., д.7, стр.8

http://www.hram-ks.ru

Русская Православная Церковь

Московский Патриархат

Версия для печати

Наталия Ануфриева
(26 ноября 1905г. - 13 декабря 1990г.)

     УЧИТЕЛЬ
     (поэма)
Приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же не допускали приносящих. Увидев то, Иисус вознегодовал и сказал им: пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него. И, обняв их, возложил руки на них и благословил их.
(Евангелие от Марка, глава 10, стихи 13-16)

Стремиться ввысь - и с каждою ступенью
Вновь падать вниз, измучившись борьбой...
Прости меня и научи смиренью,
Дай снова стать ребенком пред Тобой.

Дай, отрешась от суетного знанья,
От шума улиц и от пыли книг,
Искать в душе, в забрезжившем сиянье
Такой родной, но позабытый Лик.

Мы все - Твои. Мы все - созданья Бога...
Не все ль равно, кто видел Твой приход?
Дай мне пройти по всем Твоим дорогам,
По склонам гор, где Ты учил народ.

Перенеси сквозь тьму тысячелетий
В далекий край на горную тропу,
Где с матерями маленькие дети
Влились в большую пеструю толпу...

Взбираясь смело с матерью любимой
На гору, вверх, куда народ всходил,
Не я ли шла, дитя Иерусалима,
К Учителю, чтоб Он благословил?

Синело небо над тропою горной,
Сверкало море радостно вдали...
Я в гору шла за матерью покорно,
Не думая, куда меня вели...

Учитель был с кудрявою бородкой.
(На древнего похож ли мудреца?)
Казалось мне, что свет струится кротко
От смуглого, спокойного лица...

Он поглядел, меня как будто зная,
Обняв меня, привлек к Себе слегка.
На голову легла, благословляя,
Прохладная и нежная рука.

И все слилось в единое сиянье,
Проникнув в душу детскую до дна,
И взгляд Его, и чистое дыханье,
И искорки в глазах, и тишина...

В палящий зной повеяло прохладой
От ясного высокого чела...
Я унесла с собой такую радость,
Которую вместить я не могла.

Я вниз спускалась горною тропою,
Над травами порхали мотыльки,
Я уносила радостно с собою
Прикосновенье ласковой руки.

И вдруг остановилась в изумленье,
До глубины души потрясена,
Как будто бы Его прикосновеньем
Природа вся была оживлена.

Синело ярко небо Галилеи,
Сверкало море гладью голубой,
Все сладостней, напевней, все слышнее
Шумел внизу у берега прибой...

Все жило Им и все Его любило,
Он каждой травке был давно знаком,
О Нем с любовью море говорило
Таинственным певучим языком.

Прохладною волною набегая,
Оно о Нем шептало берегам...
Я поняла, Кто солнце зажигает,
Когда оно восходит по утрам.

И полевым цветам благоуханье,
Плодам созревшим сочность их и вкус,
Ликующее птицам щебетанье -
Все подарил Учитель Иисус.

Когда же я, впитав всем сердцем радость,
Шепнула про себя: «Благодарю»,
Он мне прислал с вечернею прохладой
Большую ленту - алую зарю...

Когда ж расположились все на отдых,
С верблюдов снявши их тяжелый груз,
В глубоком небе радостные звезды
Зажег для нас Учитель Иисус.

     * * * * *

А время шло, минувшее сметая,
Но был в душе неизгладимый след, -
Палящий зной, тропа в горах крутая,
Прибоя шум, неизреченный свет...

И радость, непонятная, как прежде,
Но в сердце неизменная всегда,
И детский взор, направленный в надежде
Туда, туда... неведомо куда.

И в день весенний, радостью согретый,
По улицам, сияньем залитым,
Торжественно Пророк из Назарета
На ослике вступил в Иерусалим.

Теснясь к Нему, исполненный надежды,
Народ кричал: «Хвала Тебе! Хвала!»
И расстилал пред осликом одежды
И пальмовые листья постилал.

Свой щедрый свет на город изливая,
Весенние сияли небеса,
И детские, отцов перебивая,
Счастливые звенели голоса.

И я, крича со всеми малышами,
К Учителю спешила моему,
А ослик двигал длинными ушами,
Благодаря и радуясь Ему.

И ехал Он средь радостного шума,
К Нему неслось: «Хвала Тебе! Хвала!»
И грустная торжественная дума
В Его чертах спокойных залегла.

А я узнала взгляд Его спокойный,
И волосы, упавшие волной,
И над толпой, шумящею нестройно,
Повеяло отрадной тишиной...

И вновь в душе запело шумно море,
И склон горы возник в сиянье дня,
И все, что мне отрылось в тихом взоре
Того, Кто знал и Кто любил меня.

И в радости безмерной, несказанной
С народом я бежала и звала,
Кричала я восторженно: «Осанна!
Хвала Тебе, Давидов Сын! Хвала!»

     * * * * *

Не помню я, когда все это было,
Когда погас сиявший в сердце рай...
Мать поутру в тревоге разбудила
И говорит: «Идем скорей! Вставай!»

И я была тревогою объята,
Не ведая, какое горе ждет...
А у дверей правителя Пилата
Толпился в ожидании народ.

И что-то непонятное творилось,
Священники стояли впереди...
И сердце взбудораженное билось
И замирало с трепетом в груди...

Их лица были сумрачны и строги,
И весь народ толпился у дверей,
А сзади жались женщины в тревоге,
Шептались тихо с матерью моей.

И шепот их, исполненный печали,
Касался больно слуха моего...
Там, за дверьми, кого-то бичевали,
Но я спросить боялась их: кого?

Но каждый стон казался сердцу слышен,
В моей груди рыданьем закипал...
Раскрылись двери. И правитель вышел.
И сразу всколыхнулась вся толпа...

Он вывел в багрянице к ним Кого-то,
В терновом, окровавленном венце,
Я увидала кровь и капли пота
На страшно бледном и худом лице...

И я Его узнала - задрожала,
Заплакала в мучительной тоске...
Сгущалась капля крови и бежала
По вздрагивающей трепетно щеке...

О чем Пилат беседовал с толпою?
Я не могла расслышать ничего...
Но вся толпа взметнулась с диким воем:
«Распни Его! Распни, распни Его!»

«Распни! Распни!» - неистово кричали...
Молчал Пилат, как будто бы грустя...
А женщины безумно зарыдали,
И, вскрикнувши, заплакало дитя...

     * * * * *

Его убьют. О, как жестоки люди!
Нельзя спасти. Нельзя остановить...
И Он умрет... И ничего не будет...
Но разве Солнце можно умертвить?

И Он пошел, истерзанный бичами,
Едва живой, не в силах крест нести...
О, солнце, вспыхни яркими лучами,
В последний раз дорогу освети!..

Ведь с Ним умрут в невыносимой муке
И солнца свет, и трепет звезд во мгле,
И моря шум, - и все, что эти руки
Дарили нежно небу и земле...

Мы шли за Ним. Все женщины рыдали
И с воплями молились за Того,
Кто исцелял болезни и печали,
Учителя и Друга своего.

И вся в слезах от скорби непосильной,
Непоправимой, горестной беды,
Смотрела я, как на дороге пыльной
Он оставлял кровавые следы...

А на горе, спаленной солнцем жгучим,
Где сразу смолк тяжелый гул шагов,
Я слышала, Он голосом певучим
Молился громко за Своих врагов.

Но ничего увидеть не могла я,
Все захлестнул горячих слез поток...
И все стучал, все звуки заглушая,
Стучал в ушах жестокий молоток...

     * * * * *

Учитель наш!
     В последний раз с Тобою.
Мы скоро все погибнем в темноте...
Как высоко над бурною толпою
Он вознесен, распятый на кресте!

Кого теперь могу на помощь звать я?
Кто нас спасет, когда Он распят Сам?
Он жив еще... В последний раз объятья,
Жалея нас, Он простирает к нам.

Его лицо залито все слезами,
На нем слились предсмертный пот и кровь.
И Он глядит печальными глазами,
В последний раз дарящими любовь.

Свет солнца гас. Какой ужасный жребий!
Но свет любви еще сиял с креста...
И, наконец, погасло солнце в небе,
В шестом часу настала темнота...

Затихло все. Лишь слышалось дыханье,
Распятого, глядящего во тьму,
И сдержанные, тихие рыданья,
То Мать Его приблизилась к Нему.

Но вдруг во тьме раздался громкий голос,
Страдальца крик, зовущего Отца,
И от тоски, как смертный час, тяжелой
Единой болью дрогнули сердца...

И замер крик предсмертного страданья,
Затих во тьме, тоскуя и моля...
А вслед за ним с тяжелым грохотаньем
На месте казни дрогнула земля.

     * * * * *

Была весна. Сияло солнце в вешней
Безоблачной, глубокой синеве...
Я плакала все громче, безутешней,
Весенним утром лежа на траве...

Так вольно за чертой Иерусалима
Дышали солнцем мирные поля,
Такой прекрасной, Господом любимой,
Была вокруг весенняя земля.

Видала я, - Его с креста снимали...
Не может быть, чтоб озарилась мгла!..
Над Ним, Усопшим, близкие рыдали
И мертвого, рыдая, целовали...
Так почему земля не умерла?

Томилась я в неразрешимой думе,
К Кому направлю слезы и мольбы?
Он умер, да! Видали все: Он умер!
Он умер? Нет! О нет! Не может быть!

Не может быть, когда сияет солнце,
Чтоб умер Тот, Кто создал солнце Сам,
Кто дал тепло живительное солнцу
И синеву глубоким небесам!..

Я долго-долго плакала от жгучей,
Немой тоски, не ведая пути...
И чей-то голос сладостно-певучий
Проговорил с любовью: «Не грусти!»

Взглянула я... Так это Ты, Учитель?
Исчезло все, - смятенье, боль и страх...
Он бледен был, но солнечные нити
В каштановых сквозили волосах.

А на руках - кровавый след распятья,
Во взоре - грусть, но грусть Его светла,
И тяжесть мук таинственной печатью
На бледное лицо Его легла.

Но было в Нем победное сиянье:
И тяжких мук, и крестной смерти след,
Кровавый пот, и слезы, и рыданья
В Его лице преобразились в Свет...

Благословив, сияющий лучами,
Он в синеве растаял без следа...
Он отошел. Но не было печали,
Он был со мной отныне навсегда.

И вся земля - Его благословенье,
Она твердит: «Надейся и живи!»
И вся земля - Его прикосновенье,
Его ничем не скованной любви.

И Божий мир раскрылся мне, сияя...
Все ликовало, - листья и трава,
И вся земля, таинственно живая
Непобедимой жизнью Божества.

Мне так легко. Мне ничего не надо.
Прекрасен мир. Бездонна синь небес...
А я храню, а я лелею радость,
Что все живет и что Господь воскрес.
<5-6 апреля 1955 г. Алексейково>